ВОЗРАСТ И РОД ДЕЯТЕЛЬНОСТИ
34 y.o., бывший муж. Лоялен Пурпурной Семье, организует и участвует в фейрумных боях без правил, чем еще занимается в конкурирующей банде — Аде неизвестно.
ФЕЙРУМНОСТЬ
Нет, обладает артефактом со свойством на твой выбор; хозяин серого сорокопута по кличке Хеннесси, владеющего способностью общаться с человеком.
ОБЩЕЕ ОПИСАНИЕ
Мы сидим на чердаке притона моей матери. Мутная лампочка красного стекла висит прямо над головой; я сижу в центре комнаты на трёхногой табуретке, запрокинув голову, чтобы слёзы заливались обратно в глаза, молчу и смотрю прямо в глухой красный свет. Ты с пиздецки сосредоточенным лицом пришиваешь мне обратно отчекрыженный кусок плеча — ты, в двенадцать лет, тупой крючковатой иглой.
Рука висит плетью. Мне не больно, я ничего не чувствую, просто я устала. Сегодня я носила пурпур в Гарлем, и нигга, который у меня его забирал, спросил, правдив ли слух, что я не чувствую боли. Сказал, что не верит — и чикнул ножом по руке. Идти к моей матери, Иден, бесполезно. Она бы посмотрела на меня, как на оглашенную — чего кровью на пол капаешь, дура стоеросовая, тут ходят клиенты.
Поэтому я сразу иду к тебе, моему единственному другу в этой дыре в Южном Бронксе. Ты зашиваешь рану и набрасываешь на меня свою куртку — та сразу пропитывается кровью. Это ничего, говоришь ты. Она все равно красная. А тебе, Ада, не мешало бы улыбнуться и обнять меня.
И я улыбаюсь и обнимаю, Зак. И тогда, и десять лет позже, когда ты влетаешь в мою комнату в дядином доме, хватаешь на руки и тащишь вон из преисподней, в которой я варюсь. Отдаешь всё, что у тебя есть ценного — кольцо матери — и обещаешь, что мы больше не будем связаны с фейрумом, моей семьей и блядским притоном, в котором ты рос. Мол, хватит с тебя. Мы переезжаем и на четыре года попадаем в абсолютно другой Нью-Йорк, о существовании которого нам обоим забыли упомянуть на инструктаже по жизни в этом мире.
А четыре года спустя ты, оказывается, сидишь на фейруме и работаешь на моего дядю, на ебучего Джонни Даггера, о котором божился забыть. Да, я знаю, в чем дело, Зак. Твоя слепая любовь и преданность моей матери бесила меня еще с тех пор, как ты зашивал мои раны на чердаке, и делал вид, что это не она посылала меня сбывать фейрум всякой швали с пёрышками в карманах. Конечно, святая Иден, которая пожалела тебя когда-то (где только жалость в ней взялась вообще) и оставила расти в притоне после смерти твоей матери-проститутки. Ты рос таким смышлёным и бойким, что тебя слишком любили, чтобы выгнать. Сын полка, Закари, ёб твою мать.
И вот теперь ты сидишь на фейруме. И говоришь мне, ловя и сжимая мои кулаки в руках, пока я истерично и надсадно смеюсь, что просто больше ничего не умеешь, кроме как варить и торговать. Что мне необязательно туда возвращаться, что ты сделаешь всё сам, что сам меня обеспечишь, что не подпустишь к Джонни.
Ты, веселый, смешной, любимый ты, говнишь мне в лицо своей набыченной фейрумной мордой что-то ещё, но я уже не слушаю. Я два года мотаюсь по Нью-Йорку, уезжаю на лето в Мэн, чтоб дожди и больше ничего, но не жалуюсь на судьбу. Молчу, как и тогда. В этот раз мне больно в щи, но два с половиной десятилетия хорошо меня вышколили. Моя фирменная улыбка закалялась, как закаляется сталь.
Когда Восьмерки вырезают нашу фирму, тебя там нет. Ни тебя, ни моей матери. Даю голову на отсечение, что ты увез её, почуяв неладное, но позже узнаю, что вы еще раньше ушли работать на Пурпурную Семью.
ОТНОШЕНИЯ С ПЕРСОНАЖЕМ
Когда Ада впервые видит Зака по ту сторону баррикад, сердце пропускает удар; а затем Рипли улыбается так широко и довольно, что морда трещит по швам. Теперь они диаметрально противоположны: Ада обрела семью и стала раздолбайкой, трикстером и сорвиголовой — Закария вылечился от зависимости, завел себе умную аж страшно птицу и стал деловит, серьёзен и спокоен. Ада в своё время скажет, что он стал лучше. Закария ответит, что она катится в самое пекло.
Ада не думает, что любит его больше; осталась детская привязанность — как если бы Поджи сказал ей перестрелять всю Семью, Ада бы выстретила в Джетро последним, промедлив секунд десять — где-то на таком уровне. Ада себя полностью перековала, дала волю, а Джетро свою волю взял в ежовые рукавицы и спуску себе не дает. Ада через Восьмерок знает, что он крышует подпольные бои и слывет особняком в и так не слишком эмоциональной Семье. Ада смотрит и смотрит в зеленые глаза своего бывшего мужа и лучшего друга, и ей хочется сделать себе больно, чтобы понять, что она не спит.
